Муха — черная звездочка — ползет внутри деревянной оконной рамы.
Проснулась. Жужжит.
Утром выхожу в куртке — зябко. Днем куртка болтается, продетая в петлю лямки школьного портфеля. Ирисы показывают свои зеленые носы, вдыхают весенний воздух, потягиваются, сочно хрустят.
Во дворе бабушки (красный с цветами платок, черное платье до пят, фартук) зацветают ландыши — я хожу мимо ее дома каждый день, от первого до последнего школьного звонка.
Можно есть мороженое во дворе после школы, висеть на турнике вверх тормашками. Писать стихи непременно находу, прямо в черновик, так, чтоб от школы до дома — несколько катренов. Забыть портфель на том же турнике и, пройдя полпути домой, возвращаться за ним, срываясь на бег.
И знать по всем этим маленьким сигналам: скоро мой День рождения.
А после него — одуванчики из желторотых превратятся в пепельные, зной сделает воздух неповоротливым и густым. И до того, как солнце выжжет траву на спортивной площадке у дома, надо успеть полежать в ней всласть (и только потом думать, как отстирать белые колготки сплошь в зелено-желтых отметинах). И вывалять до неузнаваемости блестящий бант в разгоряченной пряной пыли, вися вверх ногами на том же турнике (труба зажата под коленками), всей собой олицетворяя то ли вопросительный знак, то ли запятую.
И все впереди.
И до самого последнего вдоха этот мир будет удивлять, и я буду удивляться: синхронно, никак иначе. И будут узоры, родные, щемящие, — язык, на которым говорит со мной мир, предсказуемо и надежно, с самого детства.
Ирисы проклюнулись в городской клумбе. Пишу эти строчки в заметки телефона, пока возвращаюсь с обеда: куртка болтается в руке, дети — на турниках головой вниз. Бабушка в черном платке кормит голубей в сквере у собора.
Захожу в офис, иду открывать прогретые апрельским солнцем жалюзи. Муха стучит в мое закрытое окно, сообщая все ту же весть, что и многие годы подряд: просыпайся, смотри, началась настоящая весна.